* * * 40 * * *




<...>

Так и здесь. В потрескивании сжимающегося камня таилась нечеловеческая, тупая сила. Точно так же завтра утром с восходом солнца мост начнет сходиться. Словно две каменные руки сойдутся в смертельном рукопожатии, стискивая очередную жертву...

<...>

Я понял. А еще я понял, что для горя и страха нет таких предохранителей, как для удивления. Как бы не было грустно, но может быть еще хуже. И чтобы не разреветься, как маленькому, меня удерживало только одно. Инга.

<...>

Ребята, как ошпаренные, бросились к товарищу. Но Инга тут же их отпихнула и сама склонилась над подростком. Я подошел к застывшему на перилах пацану, дотронулся до плеча. Мальчишка, словно ждал этого движения, его вялое, безжизненное тело сползло вниз. Одна рука у него скользнула в проем перил, закачалась над далекой водой. Меня начало подташнивать. Неужели это неизбежно? Неужели путь к миру, к победе для всех, не бывает без крови? Крови такого вот несчастного паренька, вся беда которого -- в слишком правильном соблюдении условий Игры? Неужели нам не найти других путей? Или... мы просто не хотим их искать?

<...>

Что-то во мне сломалось. Я дрался вместе со всеми, когда разбившись на группы мы атаковали с тыла остальных защитников тридцатого острова. Я хохотал вместе со всеми, когда очистив от врагов мосты, мы толпились у ворот чужого замка и кричали, чтобы нам открыли. Никогда еще, наверное, не собиралось на одном острове такой огромной толпы -- вооруженной, опьяненной победой и, самое удивительное,-- дружной.

Я поступал как все. Но в ушах у меня звенело: "Зачем? Зачем?" Тимур забрался в окно замка, раскрыл изнутри двери.

"Зачем?"

Мы разбежались по замку, разыскивая остальных жителей острова. И почти сразу в большом зале, наподобие нашего Тронного, наткнулись на трех девчонок и мальчишку лет тринадцати с перевязанной рукой. Все они были с мечами. Даже у девчонок мечи поблескивали сталью.

"Зачем?"

-- Бросьте оружие,-- устало велел Крис.-- Нам совсем не хочется вас убивать.

Мечи глухо стукнулись об пол. Последним бросил оружие мальчишка.

-- В общем так,-- сказал Толик.-- Пока будете пленными... на разных островах. А там посмотрим.

"Зачем?"

<...>

Шлюпка слегка покачивалась на воде. Это было почти незаметно, лишь пламя свечи на столе то и дело ритмично вздрагивало и отклонялось в стороны. Казалось, что колеблется один язычок пламени, в то время как каюта неподвижна. Когда перекошен весь мир, то легче признать ненормальным того, кто держится прямо...

<...>

Было уже почти темно, тучи накрыли нас непроницаемым серым колпаком. Лишь мертвенный свет молний выхватывал из сумрака наши неподвижные, застывшие в самых невероятных позах фигуры. Вспышка: Тимур, защищаясь одним мечом, вторым наносит удар. Раскат грома, новая молния: на Тимура по-прежнему нападают трое, но с его клинка капают, зависая в воздухе, тяжелые темные капли. Снова гром. Я улавливаю неловкое движение нападающего, пытаюсь его достать... Не получается, и я сам с трудом уворачиваюсь от смертоносного лезвия. Новая вспышка молнии: Инга уже между нами и Тимуром, и один из моих противников начинает смещаться к ней. Те, кто дрался с Тимуром, на Ингу не обратили никакого внимания. Силу каждого из нас японцы оценивали мгновенно.

<...>

Занесенный меч замер над моей головой в синем свете молнии. Я закрыл глаза, потому что уворачиваться не было сил. Юный японец не колебался, он бил. Сейчас оглушительный гром разорвет небо, и в его грохоте потонет мой крик. Сейчас.

<...>

Я смотрел, как острый, окованный потемневшим металлом нос корабля вспарывает волны. Клипер это, или бригантина, или заурядная шхуна? Не знаю. В легендах Островов, в сказках и мечтах, ты всегда назывался клипером. Ты ждал своей бури, ждал урагана, который разрушит жестокий и несправедливый мир. Волшебным миражом, сказочным видением ты мелькал перед нами, запертыми в каменные клетки замков. Как бы не было плохо -- мы знали, ты существуешь. И не опускали рук. Не уходили с мостов. Не бросали оружия... Ведь ты ненавидишь трусов. Ты берешь к себе только смелых. Значит, примешь и нас...

<...>

Наверное, все дело в том,-- что каждая ложь -- это чья-то мечта. Настоящая ложь просто обязана быть красивой, тогда в нее обязательно поверят. Лишь правда способна позволить себе роскошь быть уродливой.

<...>

Сквозь мокрые джинсы ноги обожгла холодная тяжесть меча. Еще никогда я не начинал ненавидеть так сильно и слепо, что меч делался металлическим сам по себе. Еще никогда, ни на Земле, ни на Островах, меня не захлестывало такой волной омерзения и ярости. Беспомощной ярости обманутого и униженного мальчишки. Правда, у мальчишки есть меч...

<...>

Бинтов не было лишь на Толике. Но когда я увидел его лицо -- с белыми, искусанными губами, равнодушными, злыми глазами, то понял -- свой счет есть и у Толика. Пощады не будет.

-- А где Сержан? -- спросил я, пытаясь превратить этого странного Толика в прежнего, веселого и беспечного "островитянина". Сказал -- и понял, что попал в точку. Вот только веселее теперь не станет, наоборот.
-- Его убили. Первого.
Голос у Тольки был таким же злым и равнодушным, как взгляд. Я почувствовал, как руки у меня охватила мелкая дрожь. И с дрожью этой приходит злое равнодушие. Сержан, вечный спорщик и скептик, не стал для меня таким другом, как Толик или Тимур. Но мы дрались с ним рядом, дрались насмерть на мраморной глади мостов. Отбивали удары, направленные друг в друга...

Пощады не будет.

-- Но остальные-то... -- я замолчал, почувствовав что Сержан лишь открывал список.
-- Лерка.
Я глотнул пахнущий дымом воздух. Лерка? Восьмилетняя девчонка? Даже когда убивали всех мальчишек на одном из островов, девчонок не трогали.

-- Стрелой? Случайно? -- с непонятной надеждой спросил я. Это очень трудно -- убеждаться в подлости недавних друзей. Никто не стал бы искать им оправдания упорнее, чем мы.
-- Мечом. Когда мы отступали, и Лерка замешкалась.

Пощады не будет.

-- А Оля?
-- Она в плену, в башне, где я сидел,-- быстро ответил Малек.
-- С ней все в порядке? -- озабоченно спросила Рита.
Игорек пожал плечами.
-- Да. Ее кормили, и вообще... Только она ревет, когда Ахмет с Борисом ее допрашивают.
-- Допрашивают? -- удивленно переспросила Рита.
Крис подскочил к Мальку, схватил за плечи, тряхнул.
-- Мальчишка... Глупый мальчишка...

Ошеломленный, растерянный Игорек пытался вырваться из его рук. Крис отпустил Игорька сам, замахнулся, но удержал руку. Отошел в сторону. А я шагнул к Мальку. Он жалобно спросил:
-- Ребята, что вы...
Я размахнулся и ударил Игорька по лицу. Я понял. Все понял. Ты не виноват, что попал на остров малышом. Ты не виноват, что остров Алого Щита держится Крисом с английской строгостью, при которой дети не знают то, что им не положено знать. Ты не виноват, Игорек. Но...

Пощады не будет.

<...>

Пуля -- это не меч и не стрела. Не маленький свинцовый выключатель, останавливающий жизнь. Выстрел в упор -- как удар исполинского кулака...

<...>

...Может быть, мне еще станет стыдно. Но не за сами слова, а за равнодушие, с которым я их произнес. Иногда подлость отличается от вынужденной жестокости крошечной деталью. Тоном, или выражением глаз... Правда, бывает хуже -- когда отличия совсем нет.

<...>

Никогда еще нам не было так неуютно и стыдно, как в эти мгновения. Мы молча, ничего больше не спрашивая, смотрели на дело своих рук. Пусть нам пришлось туго, пусть мы пострадали первыми. Но и Конфедерация -- наша идея. Прекрасная мечта, убивающая тех, кто в нее поверил.

<...>

Первым опомнился Крис. Он отобрал у Толика второй лом и несколькими ударами расширил отверстие. Стоило каменной кладке утратить свою целостность, как она стала разваливаться от малейших толчков. Сила любой стены в ее монолитности. Утратив ее -- стена обречена...

<...>

Мы словно шли одной и той же дорогой. Только называли вещи разными именами -- у этих ребят были в ходу слова: "вредители", "враги народа", "капиталистические наймиты". История Островов шла по спирали. Даже у этих ребят попытка объединения оказалась не самой первой в истории Островов. Но мы, наверное, не смогли бы заживо замуроваться в самой неприступной комнате замка -- часовне, среди старых икон, почему-то не выброшенных Коммунарами. Они сумели, когда поняли, что победить не смогут. Не знаю, зачем. Девчонка по имени Катя, писавшая дневник, об этом не упомянула. Словно строчка "мы решили забаррикадироваться в часовне" объясняла все.

<...>

Интересно, почему в замках непременно делают башни? Неужели только для наблюдения, для дозора? Мне кажется, что башня в массивном, огромном замке -- это как бы противовес его неуклюжей громаде. Замок обязан быть грозным и неприступным. Но за толстыми стенами камня и металла остается мечта о красоте. Вот тогда-то и строятся сторожевые башни -- каменные стрелы, воткнувшиеся в небо,-- наверное, даже войне хочется казаться красивой. Даже смерти неприятно ходить в драном саване и с тупой косой...

<...>

Я смотрел Инге в глаза. И думал о том, что почти совсем не боюсь за себя. Не боюсь за Криса или Ритку. Но если что-то случится с Ингой, я брошусь вниз с моста. Я ее почти люблю и не должен об этом думать. Иначе "почти" исчезнет, и я не решусь нарушить ни одного правила Игры. Я смирюсь с теми тремя-четырьмя годами, которые мы сможем прожить на острове. Любовь делает свободного человека еще свободнее, но она же превращает заключенного в раба. Я не могу тебя любить, девчонка, которую я знал многие годы, а полюбил за несколько недель на Островах. Не должен.

<...>

Он попытался отскочить, точнее, даже отскочил, взвившись в невозможном для человека прыжке... И опустился на меч Меломана. Мы действовали не сговариваясь, с навыком, вколоченным нам Островами... А страховка напарника всегда была неизменным правилом боя. Меломан упал, пытаясь вытащить меч из грузно осевшего тела. Вскочил, вынимая кинжал, бросился ко мне.

<...>

Крис не шутил, я понял это по его взгляду. Он передал мне свое правление, легко и просто, как что-то ненужное, что-то невыносимо тяжелое, но посильное для другого. Я -- командир?

На мгновение мне стало так одиноко, как не было никогда за всю жизнь на Остовах. Правитель всегда более одинок, чем его подданные. Может быть, потому, что он не чувствует никого выше себя. Оказывается, это очень важно -- чувствовать людей не только рядом с собой, не только ниже тебя,-- но и над собой. Оказывается, это очень приятно -- знать, что кто-то несет груз твоих сомнений.

<...>

Что-то заставляло людей переносить свои основные реакции друг на друга. Бояться за жизнь знакомых. Желать успеха родным. Ненавидеть тех, кто причиняет вред людям: пусть даже незнакомым.

Можно было придумать много гипотез для такого поведения. Объяснять их с точки зрения инстинкта воспроизводства или феномена отождествления... Это не меняло сути. Люди не укладывались в стандартные схемы.

<...>

-- И это было,-- спокойно ответил Экскурсовод.-- Всегда. Во все времена. Дети дрались друг с другом, завоевывая место под солнцем. Дети убивали друг друга -- не всегда физически, чаще духовно. Жизнь давала им оружие, время устанавливало правила и учило их нарушать. Мы только взяли на себя роль хозяев Жизни и Времени. Она не слишком приятна, эта роль. Наши правила жестче -- но они честнее. Мы выбираем тех, кто пригоден для нас. А ваши правители выбирают тех, кто нужен им. Всегда. Во все времена.

<...>

-- Дима, трое!
Я на секунду повернулся назад. Инга уже откинула первого из нападавших и теперь работала со вторым. Я подпрыгнул, пытаясь достать последнего. Достал. И развернулся к Вальку:
-- Хватит?
Он ругнулся. Растерянно, зло. И бросился на меня.

"-- Ребята, южный мост...

-- Костя уже в замке. От раны...

-- Бросьте оружие!

-- Я сам, я хочу домой..."

Удар. Еще удар. Еще... Я едва успевал уворачиваться. Удар.

"-- Обоих вас надо было кончать...

-- Мы не берем пленных...

Всегда во все времена."

Ладонь сжалась на эфесе. Я почувствовал, как впивается в кожу стальная насечка рукояти. И выдернул меч из затрещавшей перевязи, распарывая тугие кожаные петли.

Лезвие перерубило стальную цепочку, словно гнилую нитку. Крутящийся обрывок сверкнул, уносясь в темноту. Кто-то взвизгнул. Я вскинул меч -- привычным, заученным навсегда движением. Валек присел, уходя от удара, даже не присел, а рухнул на колени. И получил удар коленом в лицо. Растянувшись на асфальте, он пытался заслониться растопыренными пальцами.

Перехватывая меч двумя руками, я занес его над дергающимся телом. Услышал истерический, поросячий визг. И перекрывающий его Ингин крик:
-- Не смей!
...Синий свет фонарей плясал на лезвии меча. Скорченные тени расползались по сторонам. Я прикоснулся к клинку. Прошептал, не слыша своего голоса:
-- Сволочь... Ты и здесь...
Ладонью обхватив лезвие, я плашмя ударил меч о колено. Лезвие хрустнуло.
-- Сволочь...
Я ломал клинок, не чувствуя боли в израненных пальцах.
-- Сволочь...
Осколки беззвучно падали на грязную, загаженную землю.
-- Ты и здесь со мной... Навсегда, да? Навсегда?

Обломок эфеса нелепо торчал из сжатой, окаменевшей ладони. Я ударил рукой по шершавой каменной стене. Выбивая его из кисти. Слепо шагнул в сторону, натолкнулся на скамейку, где сидел минуту назад, замер, глотая горячий влажный воздух.

<...>



Сначала никак не мог понять что же здесь такое знакомое, отчего ощущение, будто многое из этого было в моей жизни... Давно.. В прошлой жизни...

Замкнутое пространство, ненависть, предательство, месть, любовь, утрата, осознание чудовищной ошибки - все это было. Это было. Это и будет. Ибо люди не меняются.

И им не нужен Хозяин, создающий правила Игры. Другое дело, насколько сильно Игра станет похожа на бойню.

Что-то хочется изменить, забыть... Что-то давно прошедшее. Что-то, отчего стали виски седыми в 20 лет, а осторожность и замкнутость - мерой поведения.

Но туда не возвращаются. И поэтому чувство обреченности и сожаления.

Правда в послесловии.
Но нет, это не правда, это утопия.


...обреченность и сожаление...


"Я мог бы стать другим... вечно молодым..."
"Теперь ты должен создавать добро из зла. Потому как более не из чего."


Thanks to С. Лукъяненко.
Thanks to В. Мартыненко.